Какое это счастье – просто видеть (рассказ переселенца)

Война на Донбассе покалечила немало судеб: кому-то пришлось навсегда просить свой дом, кто-то потерял родных, близких, а кто-то – здоровье и даже жизнь. Николаю из Первомайска, который ныне находится под контролем луганских боевиков, можно сказать повезло – он остался жив... 

Палата №7 офтальмологического отделения центральной городской больницы. В отличие от чеховской «шестой», цифра семь, говорят, несет успех и удачу. В подтверждение тому – хотя бы телевизор. Единственная палата на этаже, где есть телевизор. Все-таки веселее. В палате – пятеро больных. Двое из Кременной, один из Сватово, один из Рубежного, еще один из Первомайска, его зовут Николай Болоцкий, ему 37 лет. Он переселенец, с привычной уже для нас аббревиатурой – ВПЛ (временно перемещенное лицо). Местный рубежанин приходит только на процедуры, не ночует в палате. Ко всем иногда приходят родственники, друзья, знакомые, и только к Николаю никто не приходит. Некому. Его готовят к операции. На глазах повязка, но в голосе твердость и никаких содроганий или страданий от своего положения. Он рассказывает мне о себе, о своем родном городе…<

Перво…майск…

Рассказ Николая сумбурный с многочисленными паузами (ему непросто вспоминать), и картинка вырисовывается печальная… Названии города уже давно не ассоциируется с праздничной демонстрацией и солидарностью трудящихся с классическими транспарантами «За мир во всем мире». Раньше название вбирало в себя нечто празднично-рекламное, политическое шоу, как сейчас бы сказали. От майского уже ничего не осталось, а вот «перво», «первый» – это присутствует и ныне только в траурно-черном контексте: город оккупирован и находится «первым» (на самой границе, на линии разграничения) и после боевых столкновений представляет собой печальную картину: разбитые дома, проваленные крыши, посеченные осколками деревья, остановки и стены магазинов, ларьков... Целые подъезды выгорели. В Первомайске разрушено больше половины домов. Люди говорят, что не знают о судьбе многих своих соседей. Про кого-то известно, что успели уехать. Про кого-то – что погибли. Кто-то пропал без вести. До войны в городе было 45 тысяч человек. Сейчас от силы десять. Машин нет. Прохожих – единицы. Пустые улицы, разбитые снарядами больница, церковь…

В этом месте рассказа Николай замолчал, перевел дыхание, провел рукой по повязке, по плечам, словно перекрестился… Однажды ночью он проснулся от тяжелого шума моторы больших машин. Одна из них остановилась возле самого дома, Николай решил выйти посмотреть, что за чудо-техника уделила их дому повышенное внимание, как вдруг раздался страшный звук, и свистящий, и грохочущий, и подвывающий одновременно, извергающий полосы огня… Стало понятно: заработала смертоносная техника с почти безобидным названием природных осадков – «град». Николай вернулся в дом, успокоил мать и больного отца, мол, стреляют от нас, не по нам… «Град» отработал и поехал дальше. Тишина. Родители и сын пробуют заснуть.

Но через час спокойствие вновь разрушают хлопки и треск разрывов. Николай снова выходит на улицу. Понятно. Это уже, так называемая, «ответка». Сначала слышен хлопок, потом приближающийся звук летящей мины, и – взрыв, похожий на громкий треск со вспышкой. И снова подъем по тревоге, и снова в подвал. Собака подбегает, жмется к ногам и вздрагивает при каждом новом разрыве… Совсем близкий треск – и вспышка на мгновение осветила путь. Но потом свет почему-то не гаснет. Николай осмотрелся и понял – горит сарай домов через пять… Срочно в подвал. Там консерванты. Есть что поесть. С собой взяли только двухлитровку воды и два покрывала для отца и мамы… Такая вот подвальная жизнь (а потом и окна в доме повыбивало) со временем вынудила их уехать в Попасную к сестре отца.

Попасная – город-призрак

Перед рассказом об этом городе Николай попросил подать стакан воды на тумбочке… Трудно ему дается каждая фраза из воспоминаний… Прожили несколько недель в Попасной. Отец умер. А Николай с матерью снова начали привыкать к подвальной жизни из-за постоянных обстрелов боевиков.

Как-то возвращался из Первомайска. Ездил на мотоцикле в родной дом за теплой одеждой. Тут начался обстрел. Боевики гатят по дороге. Он бросил мотоцикл и – в посадку. Не добежал. Взрывной волной швырнуло метров на пять. Сначала показалось ему, что вообще нигде сильно не задело. Боль в правом плече балав немного и, как песок в глазах, трудно смотреть… Кое-как доехал он потом домой. Обращался к врачам и в Попасной, и в Первомайске. В Попасной, которая на то время находилась под постоянными обстрелами, плохо было со станцией "скорой". Многие медики уволились и уехали в безопасные города, поэтому выезжать на вызовы и оказывать скорую помощь больным или раненым в результате обстрелов людям было почти некому. Говорили, что одну бригаду "скорой" сформировали из добровольцев батальона "Винница", которые были в Попасной и имели медицинское образование. А сама станция переехала в Камышеваху, где не было еще обстрелов. Но потом стали обстреливать и Камышеваху из артиллерии, огонь целенаправленно велся по станции… Знакомый человек посоветовал Николаю ехать в Рубежное, говорит, там хорошие специалисты-глазники. К тому времени оба глаза сильно воспалились: там оказывается, были микроосколки.

Нас спасает не скальпель, любовь…

– Хорошо помню первый день, прием у врача Надежды Ивановны Кишкиновой, заведующей отделением, – с эмоциональным подъемом приступил Николдай к своей последней главе повествования. – Какой-то смотровой микроскоп… Ставлю подбородок на специальную подставку, не знаю, подбородкодержатель, типа, смотрю на ее пальцы, потом влево-вправо…

Николай так подробно и детально говорит о приеме у врача, что это зримо представляешь… Врач говорит только для нее что-то значащее протянутое «да-а-а» и начинает что-то записывать, иногда отрывая глаза от журнала и задумываясь на мгновение. Вот мгновение несколько подзатянулось, и Николай решается в паузе узнать свой приговор, что значит в переводе на понятный язык ее профессиональное «да-а-а». Ему показалось, что врач просто жалеет его и не спешит высказать свой вердикт. Захотелось даже как-то ее утешить, мол, всегда есть надежда у Вас, Надежда Ивановна. А напугать Николая уже ничем не напугаешь. В его воображении давно составлен фоторобот смерти, он с ней не раз уже встречался, рядышком, можно сказать, находились. «Не переживайте, я ее не боюсь, а все остальные ужастики судьбы еще по эту сторону жизни, например, вечная темнота, меня, тем более, уже не страшат, – говорит пациент своей надежде-врачу. – Ослепнуть – это еще не финишная прямая, будем жить!»…

Надежда Ивановна посмотрела на больного изучающим взглядом, словно прочитала его мысли, и (чтоб заранее не паниковал) с нарочито холодной и обыденной интонацией очень просто, как о покупке хлеба сказала: «Затянули, затянули ваши медики… Кто вас там лечил? Не знаю теперь…, не даю гарантии. Но операцию будем делать обязательно…».

Пот и получается, что когда снаряд разорвался рядышком, Николай рано радовался, что остался совершенно целехоньким, только волной сшибло с ног, да в плечо кольнуло и в оба глаза… Как запорошило. Все-таки догнал его этот смертоносный привет от боевиков. Николай закрыл глаза. Наверное, представил, как встанет с этим, теперь уже вечным для него, черным квадратом Малевича в глазах и начнет передвигаться на ощупь по кабинету, перейдет дорогу, подойдету к родному человеку, не видя его…

Николай устал рассказывать, как мне показалось, и я стал прощаться и желать успешной операции…

Где-то через месяц я встретил Николая на больничном дворе, когда шел в центр психологической реабилитации участников АТО и переселенцев. Он улыбался, в руках был большой букет роз.

– Для Надежды Ивановны, объяснил он, пожимая мне руку. Потом посмотрел в небо, на проплывающие перистые облака и добавил. – Какое это счастье – просто видеть!